"Подробно разбирая труд Пеллетье, следует заметить, что… мы обязаны ей ценными замечаниями о символах и символических отношениях: "Надо заметить, что символ играет значительную роль в бреду пациентов; у страдающих манией преследования и у слабоумных он встречается постоянно вследствие того, что символ является низшей формой мысли. Символ можно определить как ошибочное ощущение тождественности отношения или весьма значительного сходства между двумя предметами, имеющими в действительности сходство весьма отдаленное"... Символ есть обыкновенное и давно знакомое явление при мечтательности и сновидениях[…]
Элементы психической жизни - ощущения, представления и чувства - даны сознанию в виде известных единиц, которые (если решиться на аналогию с химией) можно сравнить с молекулами[…]
Каждая молекула входит в состав этого чувства, так что там, где молекула появляется единолично, так и в условиях ее появления в сочетании с другими, она всюду вносит тот же оттенок чувства, который проявляется тем яснее, чем яснее видна ее связь со всей ситуацией в целом[…]
Однажды я явился свидетелем следующего случая: я гулял с одним весьма чувствительным, истеричным господином; в деревне зазвонили колокола; то был прекрасный, гармонический звон; мой спутник, обычно очень чуткий к подобным настроениям, внезапно, без всякого основания, стал говорить, что ему отвратителен этот звон, что он звучит ужасно, вообще эта церковь ему неприятна, как и сама деревня (которая славится своим очаровательным местоположением). Этот необыкновенный аффект заинтересовал меня, я стал его расспрашивать; тогда спутник мой стал осуждать пастора этой деревни: по его словам, этот пастор носит противную бороду и, к тому же, сочиняет плохие стихи. Сам спутник тоже обладал лирическим даром. Итак, поводом внезапного аффекта оказалась поэтическая конкуренция.
Данный пример показывает, каким образом молекулы (звон и так далее) входят в состав окраски чувства общей массы представлений [Отдельные представления связаны между собой по различным законам ассоциаций (сходство, сосуществование и т. д.). Но аффект выбирает и группирует их в высшие комплексы.] (поэтическая конкуренция), которой мы даем название окрашенного чувством комплекса. В этом смысле комплекс есть высшая психическая единица. Исследуя наш психический материал (например, путем ассоциаций), мы обнаружим, что всякая ассоциация относится к тому или иному комплексу. Это трудно доказать на практике, но чем точнее мы анализируем, тем яснее видим, что отдельные ассоциации входят в состав комплекса. Так, не вызывает сомнения их принадлежность к комплексу нашего Эго (нашего "я"). Комплекс нашего Эго у нормального человека есть высшая психическая инстанция; под этим комплексом мы понимаем совокупность представлений нашего "я", сопровождаемую могучим, постоянно присутствующим характерным ощущением нашего собственного тела[…]
Мышление и действие постоянно расстраиваются и своеобразно искажаются сильным комплексом, причем как в общем, так и в мелочах. До известной степени комплекс нашего Эго уже не является всей личностью; наряду с ним возникает второе существо, которое живет своей собственной жизнью и тем самым препятствует развитию и успехам комплекса нашего Эго, ибо симптоматические действия часто требуют времени и напряжения сил, потерянных вследствие этого для комплекса эго. Легко себе представить, как велико влияние комплекса на психику при усилении его интенсивности[…]
Здесь мы должны кратко остановиться на понятии символизации. Слово "символический" мы противопоставляем слову "аллегорический". Аллегория является для нас намеренным, усиленным чувственными образами выражением мысли, тогда как символы представляют собой всего лишь неясные побочные ассоциации какой-либо мысли, которую они скорее затемняют, нежели проясняют. Пеллетье говорит: "Символ есть низшая форма мысли". Его можно определить как неверное ощущение тождественности или близкой аналогии двух предметов, которые в действительности представляют аналогию весьма отдаленную[…]
Каждое аффективное событие становится комплексом. Если это событие не встречает уже существующий родственный ему комплекс и если оно имеет лишь мгновенное значение, то оно постепенно тонет, вместе с бледнеющей окраской чувств, в общей массе "латентных" воспоминаний и останется там до тех пор, пока какое-либо родственное впечатление не пробудит его вновь. Если же богатое аффектами событие встретит уже существующий комплекс, то оно его усилит и будет способствовать его временному господству[…]
Когда я слышу о том, что много знаю, или когда меня называют мудрецом, принять это на свой счет не могу. Представьте, что кто-то пытается черпать шляпой воду из потока. Ну и что? Я ведь не поток, я просто стою рядом, но ничего не делаю. Другие стоят здесь же, и большинство из них знает, что должны делать. Я же не делаю ничего. Я никогда не считал себя тем, кто способен позаботиться о семенах и колосьях. Я стою и удивляюсь тому, на что способна природа[…]
Есть замечательная притча о том, как к ребе пришел ученик и спросил его: "В старину были люди, которые видели Бога в лицо. Почему же теперь их нет?" На это ребе ответил: "Потому что нынче никто не сможет наклониться так низко". Нужно лишь слегка наклониться для того, чтобы зачерпнуть воду из потока[…]
Меня от других отличает то, что я не признаю "перегородок" - они для меня прозрачны. В этом моя особенность. Для других зачастую это не перегородки, а мощные стены, они ничего за ними не видят и, естественно, полагают, будто там и нет ничего. Я же, пусть в некоторой степени, ощущаю то, что скрыто от глаз, и это вселяет в меня внутреннюю уверенность. Те, кто ничего не видит, ее лишены, они не различают причин и следствий, а если что-то видят, то не доверяют себе. Я не могу объяснить, как случилось, что я принял этот поток жизни. Возможно, это было бессознательное. А может быть, мои ранние сновидения. Они с самого начала определили мой путь[…]
Знание о том, что скрыто, что происходит за "перегородкой", очень рано начало оказывать влияние на формирование моего отношения к миру. В целом это отношение и сегодня приблизительно такое, каким было в детстве. Ребенком я чувствовал себя одиноко, и я одинок до сих пор, поскольку знаю и должен объяснять и напоминать людям то, о чем они не знают и в большинстве случаев не хотят знать. Одиночество заключается вовсе не в том, что никого нет рядом, суть его в невозможности донести до других то, что тебе представляется важным, или отсутствии единомышленников. Мое одиночество началось с опыта моих ранних сновидений и достигло своей высшей точки, когда я стал работать с бессознательным. Знающий больше других всегда остается одиноким. Тем не менее, одиночество вовсе не исключает общения, ибо никто так не нуждается в общении, как одинокий человек, причем общение приносит плоды именно там, где каждый помнит о своей индивидуальности, не идентифицируя себя с другими[…]
Очень важно иметь тайну или предчувствие чего-то неизведанного; это придает жизни некое безличное, нуминозное свойство. Кто не испытал ничего подобного, потерял. Человек должен осознавать, что живет в мире, полном тайн, что всегда остаются вещи, которые не поддаются объяснению, что его еще ждут неожиданности. Неожиданное, как и невероятное, всегда присутствует в этом мире. Жизнь без них была бы неполной, скудной. Мне с самого начала мир представлялся бесконечным и непостижимым".
