«Облагорожение через вырождение.
История учит, что лучше всего сохраняется то племя, в котором большинство людей
имеют живое чувство солидарности вследствие одинаковости их привычных и
непререкаемых принципов, т.е. вследствие их общей веры. Здесь крепнут нравы
хорошей, деятельной жизни, здесь личность научается подчинению и воспитанием
развивается твердость, уже изначально присущая характеру. Опасность этих крепких
обществ, опирающихся на однородные сильные личности, состоит в том, что они
легко глупеют и что это оглупление, которое, как тень, всегда сопровождает
всякую устойчивость, постепенно растет, передаваясь по наследству. В таких
обществах духовный прогресс зависит от более разнузданных, неустойчивых
и морально слабых личностей: от людей, которые ищут нового и вообще пускаются в
разные поиски. Бесчисленное множество людей такого рода погибает благодаря
своей слабости, не оказав никакого заметного влияния; но в целом, особенно если
они имеют потомство, они ослабляют общественные узы и время от времени наносят
раны устойчивому элементу общества. Именно в таком больном и слабом месте
обществу как бы прививается нечто новое; но его общая сила должна быть достаточно
велика, чтобы воспринять в свою кровь это новое и ассимилировать его.
Вырождающиеся натуры имеют величайшее значение всюду, где должен наступить
прогресс. Всякому прогрессу в целом должно предшествовать частичное ослабление.
Более сильные натуры сохраняют тип, более слабые – помогают его развивать.
– Нечто подобное применимо и к отдельному человеку; в большинстве случаев
вырождение, уродство, даже порок и вообще физический или нравственный ущерб
связаны с выгодой в каком-либо ином отношении. Болезненный человек будет,
например, среди воинствующего и беспокойного племени иметь больше повода оставаться
с самим собой и оттого станет спокойнее и мудрее, одноглазый лучше разовьет
зрение одним глазом, слепой будет глубже смотреть внутрь и, во всяком
случае, иметь более острый слух. В этом смысле пресловутая борьба за
существование кажется мне не единственной точкой зрения, с которой может быть
объяснено прогрессирование и усиление человека или расы. Напротив, здесь должны
соединиться двоякого рода условия: во-первых, умножение устойчивой силы через
связь сознаний в общей вере и социальном чувстве; затем возможность достигать
более высоких целей, благодаря тому что встречаются вырождающиеся натуры и
вследствие этого сила устойчивости испытывает частичные ослабления и уязвления;
именно, более слабая натура, будучи более утонченной и нежной, делает возможным
вообще какое-либо движение вперед. Народ, который в каком-то отношении начинает
разрушаться и слабеть, но в целом еще силен и здоров, способен воспринять в
себя заразу нового и усвоить ее к своей выгоде. В отношении отдельного человека
задача воспитания сводится к следующему: ему надо придать такую прочность и
устойчивость, чтобы, как целое, он уже не мог быть отклонен от своего пути. Но
затем воспитатель должен еще нанести ему раны или использовать те раны, которые
нанесены ему ударами судьбы, и когда таким образом возникли боль и потребность,
то и в пораненные места может быть привито что-либо новое и благородное. Его
натура в целом воспримет это и позднее в своих плодах обнаружит следы
облагорожения. – Что касается государства, то Макиавелли говорит, что «форма
правительства имеет весьма небольшое значение, хотя полуобразованные люди и
думают иначе. Великой целью государственного искусства должна быть устойчивость,
которая перевешивает всё остальное, ибо она гораздо ценнее, чем свобода». Лишь
при прочно основанной и обеспеченной длительности правления возможно вообще
постоянное развитие и облагораживающая прививка. Правда, опасный спутник всякой
устойчивости – авторитет - борется по обыкновению против этого.
Пояса культуры. Можно образно сказать, что эпохи культуры
соответствуют поясам различных климатов, с той только разницей, что они следуют
одна за другой, а не лежат рядом, как географические зоны. По сравнению с
умеренным поясом культуры, перейти в который есть наша задача, предыдущий
период в общем производит впечатление тропического климата. Страшные
противоположности, резкая смена дня и ночи, жара и блеск цветов, почитание
всего внезапного, таинственного, ужасного, быстрота наступления непогоды, всюду
расточительное переливание через край рога изобилия природы; и напротив, в
нашей культуре, ясное, но не сияющее небо, чистый, почти не изменяющийся
воздух, прохлада, иногда даже холод – так отделяются один от другого оба пояса.
Если там мы видим, как бешеные страсти с жуткой силой побеждаются и сокрушаются
метафизическими представлениями, то мы имеем ощущение, как будто на наших
глазах в тропической стране дикие тигры сплющиваются в объятиях огромных
извивающихся змей; в нашем духовном климате не случаются подобные происшествия,
наша фантазия более умеренна; даже во сне нам недоступно то, что прежние народы
видели наяву. Но не должны ли мы радоваться этой перемене, даже допуская, что
художники потерпели существенный ущерб от исчезновения тропической культуры и
находят нас, нехудожников, немного слишком трезвыми? В этом смысле художники,
конечно, правы, отрицая «прогресс», ибо действительно позволительно, по меньшей
мере, усомниться, обнаруживают ли последние три тысячелетия прогрессивное
развитие искусств; и точно так же метафизический философ, вроде Шопенгауэра, не
будет иметь основания признавать прогресс, оценивая четыре последних
тысячелетия с точки зрения развития метафизической философии и религии. – Для нас,
однако, само существование умеренного пояса культуры означает прогресс.
Круговорот человечества. Быть может, всё человечество есть лишь одна
ограниченная во времени фаза в развитии определенного животного вида – так что
человек возник из обезьяны и снова станет обезьяной, причем нет никого, кто бы
был заинтересован в странном исходе этой комедии. Как с падением римской
культуры и под влиянием его важнейшей причины – распространения христианства –
наступило всеобщее обезображение человека в пределах римской культуры, так с
каким-либо позднейшим упадком всей земной культуры может наступить еще более
обезображение и, наконец, озверение человека, вплоть до уровня обезьяны. Именно
потому, что мы можем представить себе эту перспективу, мы, быть может, в состоянии
предупредить такой конец истории.
Утешительная речь отчаявшегося прогресса. Наше время производит
впечатление промежуточного состояния; старые миропонимания, старые культуры
отчасти еще живы, новые еще непрочны и непривычны, а потому лишены законченности
и последовательности. Кажется, будто все становится хаотическим, старое
погибает, новое никуда не годится и становится все бессильнее. Но так случается
и с солдатом, который учится маршировать: в течение некоторого времени он более
неуверен и беспомощен, чем когда-либо, ибо мускулы его движутся то по старой
системе, то по новой и ни одна из них не одерживает решительной победы над
другой. Мы шатаемся, но не следует робеть из-за этого и жертвовать новыми
приобретениями. Кроме того, мы не можем вернуться к старому, мы уже
сожгли наши корабли; остается только быть храбрым, что бы из этого ни
вышло. – Будем только идти вперед, сдвинемся с места! Быть может, наши
дела когда-нибудь окажутся прогрессом; если же нет, то к нам могут быть
отнесены слова Фридриха Великого, и притом в виде утешения: «Ах, мой дорогой
Зульцер, Вы недостаточно знаете эту проклятую расу, к которой мы принадлежим».
